У человека нет природы у него есть история как понимать эти слова
ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
ОРТЕГА-И-ГАССЕТ (Ortega у Gasset) Хосе (9 мая 1883, Мадрид – 18 октября 1955, Мадрид) – крупнейший испанский философ 20 в. Учился в университетах Бильбао и Мадрида, в 1904 защитил докторскую диссертацию. В 1905 уехал в Германию, учился в Лейпциге, а затем, после недолгого пребывания в Испании, в Берлине и в Марбурге. Учеба у Г.Когена и П.Наторпа оказала значительное влияние на Ортегу – первый этап его творчества можно охарактеризовать как неокантианский. По возвращении в Испанию с 1908 преподавал в Мадридском университете; с 1910 по 1936 возглавлял кафедру метафизики. Им были основаны журнал и издательство «Ревиста де Оксиденте», сыгравшие значительную роль в формировании нескольких поколений испанских интеллектуалов. Ортега принимал активное участие в политической жизни как либеральный публицист, в 1930-е гг. был депутатом кортесов. Вскоре после начала гражданской войны 1936–39 покинул Испанию; вернувшись на родину в 1945, остался в оппозиции франкистскому режиму, жил во «внутренней эмиграции». В 1948 основал Институт гуманитарных наук, где читает курсы лекций по философии истории и социологии. В 1950-е гг. ортегианство выступало как единственное светское учение, противостоящее схоластике в испанских университетах и франкизму как либеральная политическая доктрина. Наряду с учениками-эмигрантами (Х.Гаос, М.Самбрано и др.), сыгравшими значительную роль в развитии философии в странах Латинской Америки, к ученикам Ортеги относятся и ведущие испанские философы 1950–70-х гг. (Х.Субири, X.Мариас, П.Лаин Энтральго, X.Л.Арангурен).
Эволюцию воззрений Ортеги правомерно рассматривают как движение от неокантианства к «философии жизни», а затем к экзистенциализму. Вместе с тем подобная схематизация учитывает только внешние влияния, сказывавшиеся на терминологии Ортеги, тогда как основные положения его философии обнаруживаются уже в «Размышлениях о Кихоте» (Meditationes del Quijote, 1914) и с тех пор существенно не меняются. Отталкиваясь от неокантианства, «философии жизни», феноменологии Гуссерля, Ортега создает учение о «жизненном разуме» (см. рациовитализм), напоминающее и аналитику Dasein Хайдеггера, и учение о «жизненном мире» Гуссерля. Центральная формула его философии такова: «Я есмь «я» и мои обстоятельства». Первое «Я» – это «радикальная реальность человеческой жизни», в ней укоренены все остальные реальности; второе «я» – это сознание, субъект классической философии; «обстоятельства» (circunstancia) – это все, что может стать предметом акта сознания, причем акта не только познавательного, но также волитивного, эмоционального и т.д. Обстоятельства суть предметности, включающие в себя не только внешний, но и внутренний мир, они невыводимы из «Я» и не конструируются субъектом; любому акту сознания сопутствует предмет, а сами обстоятельства всегда уже истолкованы – поэтому «вещи» суть наши интерпретации, даже «метафоры». Бытие – это и не материя, и не дух, не какая-то субстанция, но «ракурс», «перспектива». Организующим принципом реальности является точка зрения, а всякая попытка получить «безличную» картину мира оканчиваются неудачей – перспективы sub specie aeterni не существует.
Перспективизм Ортеги дополняется учением о «жизни» как «радикальной реальности» и изначальной активности, а также о творческом воображении и смыслопорождении. Ортега создает собственный вариант герменевтики, который лежит в основе его историцизма. У человека нет природы, у него есть история. Ортега разграничивает рефлексивный и дорефлексивный уровни жизни, которые получают у него наименования «идеи» и «верования». Человеческое существование изначально практично, мы «считаемся» с миром до всяких «идей», мы разомкнуты на него в «верованиях». За всякой системой идей, теорией скрывается система верований, самоочевидных «предрассудков». Никакое методологическое сомнение не может отменить верований, без которых нет самого человека. Верования оказываются под сомнением, когда сотрясается сама жизненная почва, когда человек теряет ориентацию в мире и пребывает в экзистенциальном отчаянии. К помощи идей человек прибегает именно в целях восстановления безопасности и уверенности, гармоничного равновесия с миром. В верованиях человек живет «по истине», в сомнении у него появляется идея истины как чего-то требующего усилий для достижения. Найденная такими усилиями мышления идея-истина со временем становится верованием. Философия и наука возникли именно потому, что была разрушена традиция, рухнули прежние коллективные верования – философия начинается с «кораблекрушения» и попыток выплыть из «моря сомнений». Философия имеет свое начало, но вполне возможен и конец такого способа поиска истины.
Учение об идеях и верованиях лежит в основании философии истории Ортеги. Системы верований коллективны, каждая эпоха характеризуется господством какого-то базисного верования. Исторический кризис происходит вместе с крушением такой системы координат. Человек остается без точки опоры, без твердых убеждений – он теряется в мире. Кризисные периоды насыщены поисками идей-ориентиров: множатся философские доктрины, религиозные ереси и секты. Старая культура уже не вызывает доверия, она непонятна массе – на сцену истории выходят варвары, которые вторгаются не извне, но порождаются самой культурой. Она стала ритуализированной, излишне специализированной, фарисейской – боги умирают, а человек оказывается отчужденным от тех смыслов, которые веками несли культурные образцы. В работе «Вокруг Галилея» (En torno a Galileo, 1933) Ортега подробно рассматривает «кризис Возрождения», который завершился вместе с появлением «геометрического разума» картезианской метафизики и физики. Новый способ мышления заявляет о себе и в научных трактатах, и в полемических сочинениях просветителей, и в классицизме, и в парках Версаля, и в отрицающей всякое «неразумие» дисциплине, и в расчетливости законопослушных буржуа, и в революционных декларациях прав и свобод. В 19 в. рассудочная цивилизация одерживает победу за победой, но в первой трети 20 в. кризис охватывает все области культуры – от искусства до политики и экономики. Этому кризису Ортега посвятил целый ряд работ – «Дегуманизация искусства» (La deshumanización del arte. 1925), «Восстание масс» и др. В собственном учении о «жизненном или историческом разуме» он видел путь преодоления того кризиса, который возник в результате крушения «геометрического разума», т.е. классического рационализма и сциентизма.
Ортега написал большое число работ по самым различным философским проблемам – философской антропологии, философии техники, эстетики, философии истории, истории науки и др. Из вышедших посмертно работ наибольшее значение имел набросок теоретической социологии («Человек и люди»), в котором им была развита теория обычая как базисного элемента социальной жизни. Ортега был одним из основоположников теории массового общества.
1. Obras completas, v. 1–9. Madrid, 1953–71;
2. в рус. пер.: Что такое философия? М., 1991;
3. Эстетика. Философия культуры. М., 1991;
4. Избранные труды. М., 1997;
5. Obras Completas, v. I–XI. Madrid, 1953–1971.
1. Зыкова А.Б. Учение о человеке в философии X.Ортеги-и-Гассета. М., 1978;
2. Ferrater Mora J. Ortega y Gasset: an outline of his philosophy. L., 1956;
3. Abellán J.L. Ortega у Gasset en la fllosofia española. Madrid, [1966];
4. Morón А.С. El sistema de Ortega у Gasset. Madrid, [1968];
5. Aguado E. Ortega у Gasset. Madrid, [1970];
6. Rukser U. Bibliografia de Ortega. Madrid, 1971.
У человека нет природы у него есть история как понимать эти слова
Крёбер не только не признавал, что социальное поведение можно объяснить врожденными свойствами ума, он отрицал, что его можно объяснить хоть какими-то его свойствами. Культура, писал он, — это суперорганизм, она витает в своей собственной вселенной, свободная от плоти и крови реальных мужчин и женщин: «Цивилизация — это не работа отдельного ума, это поток продуктов умственной деятельности всех людей. Ментальность связана с индивидуумом. С другой стороны, социальное и культурное по своей сути не индивидуально. Цивилизация как таковая начинается там, где заканчивается отдельный человек»[29].
Обе эти идеи — отрицание человеческой природы и отделение культуры от индивидуального разума — озвучивались также основателем социологии Эмилем Дюркгеймом (1858–1917), предвосхитившим доктрину Крёбера о суперорганическом разуме:
Каждый раз, когда социальный феномен прямо объясняется психологическим феноменом, мы можем утверждать, что объяснение неверно… Группа мыслит, чувствует и действует совершенно иначе, чем действовали бы ее отдельные члены, будучи в изоляции… Если мы начинаем искать объяснение феномена в индивидууме, мы не поймем ничего о том, что происходит в группе… Человеческий характер — неопределенный материал, который формируется и меняется под влиянием социального фактора. Вклад каждого состоит исключительно в самых общих установках, в неясных и, следовательно, податливых предрасположенностях[30].
Дюркгейм сформулировал закон социальных наук, который будут часто цитировать в грядущем веке: «Определяющую причину социального факта следует искать в предшествующих социальных фактах, а не в состоянии умов отдельных личностей»[31].
И психология, и другие социальные науки отрицали важность индивидуального сознания, но с этого места их пути разошлись. Психология объявила вне закона психические структуры вроде убеждений и желаний и заменила их стимулами и реакциями. Прочие социальные науки поместили желания и убеждения в культуру и общество, а не в головы отдельных людей. Разные социальные науки также согласились, что содержание сознания — идеи, мысли, планы и т. д. — на самом деле феномены языка, публичного поведения, о котором любой может услышать и зафиксировать. (Уотсон предложил считать, что «размышление» на самом деле состоит из мельчайших движений рта и глотки.) Но самую сильную неприязнь их представители испытывали к инстинктам и эволюции. Выдающиеся социологи постоянно декларировали, что лист — чистый:
Инстинкты не создают обычаев; обычаи создают инстинкты. Приписываемые человеку инстинкты всегда выучены и не являются врожденными.
Элсворт Фэрис (1927)[32]
Культурные феноменыни в коем случае не наследуемы, но обязательно и без исключений приобретаемы.
Джордж Мёрдок (1932)[33]
У человека нет природы, все, что у него есть, — это история.
Хосе Ортега-и-Гассет (1935)[34]
За исключением инстинктивных реакций младенцев на неожиданную потерю опоры или внезапный резкий звук, человеческое существо лишено инстинктов… Человек потому и человек, что у него нет инстинктов, поскольку все, что делает его тем, кто он есть и кем становится, он постигает и приобретает от своей культуры, антропогенной части окружающей среды, от других человеческих существ.
Действительно, выбор уже не стоял между исписанным листом и белой бумагой. Дюркгейм говорил о «неоформленном материале», о какой-то массе, которую мнут и втискивают в нужную форму с помощью культуры. Возможно, лучшая современная метафора — это «умный пластилин», эластичная игрушка, которую дети используют и чтобы сделать оттиск (как tabula rasa, пустой лист), и чтобы вылепить нужную форму (как неоформленный материал). Метафора пластичности появляется снова в утверждении двух наиболее известных учеников Боаса:
Большинство людей принимают форму своей культуры из-за гибкости их природных способностей… Подавляющее количество индивидуумов с готовностью принимают предложенную им форму.
Руфь Бенедикт (1934)[36]
Нам приходится признать, что человеческая природа невероятно пластична, чутко и совершенно по-разному отзываясь на разные культурные условия.
ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
Смотреть что такое «ОРТЕГА-И-ГАССЕТ» в других словарях:
Ортега-и-Гассет — Ортега и Гассет, Хосе Хосе Ортега и Гассет José Ortega y Gasset Дата рождения: 9 мая 1883( … Википедия
ОРТЕГА-И-ГАССЕТ — (ORTEGA Y GASSET) Xoce (9.05.1883 18.10. 1955) испанский философ, социальный мыслитель и публицист, в мировоззрении которого противоречивым образом сочетались мотивы неокантианства, философии жизни и феноменологии. В основе эстетико… … Энциклопедия социологии
ОРТЕГА-И-ГАССЕТ — (Ortega y Gasset) Xoce (1883 1955) исп. философ, публицист, издатель. С 1910 по 1936 руководил кафедрой метафизики Мадрид, ун та, оказав заметное влияние на формирование исп. филос. мысли 20 в. Принимал активное участие в полит, жизни до… … Энциклопедия культурологии
ОРТЕГА-И-ГАССЕТ — (Ortega у Gasset) Xoce (1883 1955) испанский философ. Докторская диссертация О. (1904) ‘Ужасы тысячного года’ (об исторических условиях и хилиастических умонастроениях во Франции эпохи раннего средневековья). Профессор Высшей педагогической школы … История Философии: Энциклопедия
ОРТЕГА И ГАССЕТ — (Ortega у Gasset) Xoce (1883 1955) испанский философ. Докторская диссертация О. (1904) «Ужасы тысячного года» (об исторических условиях и хи лиастических умонастроениях во Франции эпохи раннего средневековья). Профессор Высшей педагогической… … Новейший философский словарь
Ортега-и-Гассет Х. — Хосе Ортега и Гассет Хосе Ортега и Гассет (исп. José Ortega y Gasset, 9 мая 1883, Мадрид 18 октября 1955) испанский философ, сын известного литератора Ортеги и Мунийа. Содержание … Википедия
ОРТЕГА-и-ГАССЕТ — (Ortega y Gasset) Хосе (1883 1955) испанский философ. Докторская диссертация О. (1904) Ужасы тысячного года (об исторических условиях и хилиастических умонастроениях во Франции эпохи раннего средневековья). Профессор Высшей педагогической школы в … Социология: Энциклопедия
Ортега-и-Гассет Хосе — Хосе Ортега и Гассет Хосе Ортега и Гассет (исп. José Ortega y Gasset, 9 мая 1883, Мадрид 18 октября 1955) испанский философ, сын известного литератора Ортеги и Мунийа. Содержание … Википедия
Ортега и Гассет, Хосе — Хосе Ортега и Гассет Хосе Ортега и Гассет (исп. José Ortega y Gasset, 9 мая 1883, Мадрид 18 октября 1955) испанский философ, сын известного литератора Ортеги и Мунийа. Содержание … Википедия
Ортега-и-Гассет, Хосе — Хосе Ортега и Гассет José Ortega y Gasset … Википедия
Ортега. Положение науки и исторический разум
Неужели она не видит огромности проблемы? И ей не стыдно? Оказывается, что наука как таковая не может сказать ничего определенного о великих переменах в судьбах человечества. Эти перемены настолько грандиозны, что объявленная нами в са мом начале тема, которую мы до сих пор обсуждали, сразу же становится той точкой, вокруг которой следует выстраивать на ши рассуждения. Ведь речь уже идет не о психологии, привыч ках, достоинствах и недостатках цеха ученых, а о самой науке.
И тогда мы понимаем, что наука, разум,
свою общественную веру человек нового
говоря, только физико-математические науки
но на них опирающаяся, использующая их престиж более сла бая биология. Короче, то, что кроется под общим для них на званием естественных наук, или натуралистического разума. Природа — это одна огромная вещь, состоящая из множества вещей поменьше. Так вот, каковы бы ни были различия между
в сущности отличает
что они существуют, что они есть, находятся здесь, но и то, что они обладают данной устойчивой структурой и консистенцией. Если имеется камень, то в нем уже имеется, находится здесь то, чем он является. Все его изменения и превращения во веки веков останутся лишь упорядоченными комбинациями его ос новной консистенции. Камень никогда не станет чем-то совер шенно иным. Именно эту раз и навсегда данную устойчивую
консистенцию мы пытаемся
иной вещи. Тот же смысл
изменчивым внешним покровом
разум обращается к человеку, он,
как и следовало ожидать, пытается раскрыть его природу. Он замечает, что у человека есть тело — которое является вещью,— и торопится применить к нему физику, а так как это тело вдо бавок является организмом, вручает его биологии. Он также замечает, что у человека, как и у животного, действует опреде ленный внетелесный или ошибочно приписываемый телу пси хический механизм, также являющийся вещью, и поручает его исследование психологии, т. е. естественной науке. Но дело в том, что прошло уже триста лет, а все наши естественнонаучные исследования о теле и душе человека ни на шаг не приблизили нас к пониманию тою, что мы считаем наиболее существенным в человеке и что каждый из нас называет своей жизнью; на скрещении этих жизней возникают общества, которые эатем, в свою очередь, воздействуют на человеческую судьбу. Чудес ные успехи естественных наук как познания вещей находятся в резком противоречии с их бессилием перед собственно чело веческим. Человеческое ускользает от физико-математического разума, подобно воде, вытекающей из решета.
Вот вам причина плачевного упадка веры в разум. Человек не может больше ждать. Он требует, чтобы наука объяснила ему человеческие проблемы. В глубине души он уже несколько устал от небесных тел, нервных реакций и атомов. Первые по коления рационалистов верили, что с помощью физической нау ки сумеют объяснить судьбу человека. Сам Декарт даже на писал «трактат о человеке». Однако теперь нам известно, что естественные науки со всеми их в сущности неисчерпаемыми: чудесами всегда вынуждены будут отступать перед необычной реальностью, какой является человеческая жизнь. Почему? Если все вещи открыли физическому разуму множество своих секре тов, то почему одна-единственная так дерзко сопротивляется? Причина должна быть серьезной и глубокой, по меньшей мере такой: человек не является вещью, неверно говорить о челове ческой природе, ибо у человека нет природы. Я понимаю, что эти слова способны ужаснуть любого физика, так как они в сущ ности означают, что физика совершенно некомпетентна в во просах, относящихся к человеку. И тот, кто находится в более или менее здравом уме, не должен тешить себя иллюзиями о существовании другого, физического же метода познания, дру гого разума, способного говорить о человеке: сегодня убежден ность в этой некомпетентности — одно из важнейших событий на европейском горизонте. Физики могут испытывать по этому поводу досаду или огорчение — хотя и то и другое выглядит в данном случае немного по-детски,— однако это убеждение есть исторический итог трехсот лет провала.
По-видимому, человеческая жизнь не является вещью, не имеет природы; поэтому нам следует решиться рассуждать о ней в таких категориях и понятиях, которые в корне отличились бы от категорий и понятий, объясняющих материальные явле ния. Это нелегкая задача, ведь за три века культ физики при учил нас игнорировать как нечто несущественное и нереальное именно эту странную реальность — человеческую жизнь. И вот пока естествоиспытатели благочестиво погружались в свои про фессиональные занятия, эта необычная реальность вдруг захо тела перевести стрелки часов — и восторженное отношение к науке уступило место равнодушию и холодности, которым завт ра — кто знает! —- придет на смену неприкрытая враждебность. На мой взгляд, естествоиспытатели допустили явную ошибку, позволив событиям захватить себя врасплох. О чем я говорю! В настоящее время многие из них и не подозревают, что наука в опасности. Это абсурд. Я говорю это с полным правом, ибо уже давно предсказывал подобный ход событий, а несколько —« немало —лет назад даже сделал это публично,—не следует да вать волю пришедшим нам в голову мыслям, пусть они hq спе ша созреют в уединении,— несколько лет назад, в час бурного триумфа физики, когда всех потрясло открытие теории относи тельности, я выражал свои опасения по поводу близкого буду
щего. Это может надежно засвидетельствовать один из наших физиков, мой уважаемый друг дон Блас Кабрера5.
Ошибка натуралистического разума заключалась в том, что он, возомнив себя достаточным, забыл или, вернее, не заметил, что, несмотря на несовершенство своих методов — бесспорно, превосходных и неподражаемых,— он является второстепенным разумом, второстепенным для человеческой жизни, всего лишь одним из проявлений которой он является.
У. Крах, открывающий путь жизненному разуму
Современная ситуация науки, или физического разума, доста точно парадоксальна. Если что-либо из многочисленных занятий и дел человека избежало провала, так это физический разум, когда он не выходит за пределы собственной территории — природы. В этой области он не только не провалился, но и превзошел все ожидания: впервые в истории возможность пре творения в жизнь, осуществления, оставила далеко позади силу чистой фантазии. Успехи науки опередили самые смелые мечты. Это настолько очевидно, что поначалу приходится удивляться,
почему сегодня человек не преклоняет
как раньше перед силой волшебства.
он не только не преклоняет колен, но, напротив, начинает пово рачиваться к ней спиной. Он знает о ее чудесной власти, о ее победах над природой и не отрицает их, но в то же время он догадывается, что природа — всего лишь одна из сторон челове ческой жизни и славные успехи в этой области не исключают провала в том, что касается нашего существования в целом. Все великолепие физического разума само по себе никак не может повлиять на крайне неутешительные показания неумолимых весов нашей жизни. Более того, его совершенство в отдельной области настолько не вяжется с его неспособностью добиться решающих результатов в области целого, что, на мой взгляд, только увеличивает всеобщую досаду.
Таким образом, человек по отношению к физическому разу му оказывается в той же ситуации, что и Кристина Шведская6, которая после отречения от престола приказала отчеканить мо нету с изображением короны и надписью: «Non mi bisonga е non mi basta»*.
В конечном счете парадокс разрешается с помощью очень простого замечания. В физике избежала провала именно физика. А провалилась рожденная ею риторика с сопутствующим ей самомнением и неразумными, необоснованными домыслами, то, что в моих лекциях, прочитанных в 1928 г. в Буэнос-Айресе,
я называл «терроризмом лабораторий»7. Вот почему в своих ра
* Мне этого не нужно и мне этого недостаточно4(ит.).
ботах я с самого начала выступал против того, что я окрестил «научным утопизмом». Раскройте, например, «Тему нашего вре
Эйнштейна», написанную около 1921 г. Там
которая стремится к одному — найти
верный образ вещей, может питаться иллюзиями». Помню, на ход моих мыслей оказала огромное влияние одна деталь. Много лет назад я читал статью физиолога Леба8 о тропизмах. Тро пизм — это понятие, с помощью которого была сделана попытка описать и объяснить закон, управляющий простейшими двиячениями инфузории. Так или иначе с дополнениями и уточнения ми это понятие помогает понять некоторые из этих явлений. Однако в конце своей статьи Леб замечает: «Настанет время, когда то, что мы сегодня называем моральными актами челове ка, будет пониматься просто как тропизм». Эта дерзость меня сильно встревожила, открыв глаза на множество других сужде ний современной науки, допускающих ту же ошибку, хотя и не столь явно. Так, вначит, думал я, такое понятие, как тропизм, едва способное проникнуть в загадку простейшего явления, прыжков инфузории, когда-то в будущем может быть использо вано для объяснения такой таинственной и сложной вещи, как этические акты человека! Какой в этом смысл? Наука должна решать свои проблемы сегодня, а не откладывать их до гре ческих календ9. Если сегодня ее методы непригодны для того, чтобы овладеть тайнами природы, то разумнее было бы заме нить их другими, более эффективными. Однако современная наука полна проблем, не рассматриваемых в силу несовмести мости с ее методами. Как будто первые должны зависеть от последних, а не наоборот! Наука не желает считаться со вре менем, она полна греческих календ.
Когда, оставив в стороне научное ханжество, фетишизирую щее предустановленные методы, мы обращаемся к мышлению Эйнштейна, нас словно овевает свежий утренний ветер. Пози ция Эйнштейна в корне отличается от традиционной. Мы видим, как он, подобно молодому атлету, подходит прямо к проблемам и, пользуясь тем, что имеется под рукой, берет их, как быка за рога. То, что казалось недостатком и ограниченностью науки, он превращает в ее достоинство и тактическую эффективность.
Все мое философское мышление исходит из этой идеи гре ческих календ. В ней в зародыше содержится мое представле ние о жизни как о радикальной реальности и о познании, как о внутренней функции нашей жизни, которая не может не за висеть от нее, т. е. быть утопической. Поскольку Эйнштейн в те годы говорил, что в физике необходимо создавать понятия, исключающие возможность непрерывного движения (непрерыв ное движение нельзя измерить, а перед неизмеримой реаль ностью физика бессильна), я подумал, что нужно создать фило софию, исходящую как из своего формального принципа из от рицания греческих календ. Ибо жизнь есть нечто противопо
ложное этим календам. Жизнь быстротечна и нуждается в ско рейшем знании того, чего ей следует придерживаться, и эту не отложность необходимо превратить в метод поиска истины, Прогрессизм, помещающий истину в неопределенное завтра, ока зался опиумом, оглупляющим человечество. Истина есть то, что является истиной сегодня, а не то, что собираются открыть когдато в будущем. Господин Леб, а с ним и все его поколение ценой построения в будущем физики морали отказываются от истины о морали в своем настоящем. Любопытный способ существова ния 8á счет потомков, оставляющий собственную жизнь без фундамента, без корней, без глубоких основ. Вот почему при первых же поверхностных потрясениях нашей цивилизации, науки, экономики и политической морали оказалось, что чело век не обладает собственными истинами, ясными и твердыми позициями ни в одном важном вопросе.
Физический разум был единственным, во что верил человек, когда же истина этого разума понадобилась для решения более близких человеку проблем, то оказалось, что ему нечего ска зать. И западные народы внезапно ощутили, что почва уходит у них из-под ног, что они теряют точку опоры, их охватил па нический страх, им показалось, что они идут ко дну, погружа ются в бездну.
И тем не менее достаточно проявить немного выдержки, что бы вновь ощутить под ногами восхитительную твердь материЗемли, элемента, способного удержать человека. Как и всегда, для этого необходимо и достаточно, отринув страх и не теряя головы, превратить в точку опоры именно то, что вызывало представление о бездне. Физический разум не способен сказать о человеке ничего определенного. Прекрасно! Но это означает лишь то, что мы должны со всей решимостью отказаться от изучения человека с помощью физических и естественнонауч ных методов. Вместо этого рассмотрим человека в его спонтан ности, таким, каким он нам видится, каким выходит нам на встречу. Или, иными словами, крах физического разума откры вает путь жизненному и историческому разуму.
.Человек нуядается в новом откровении.
VI. Человек нуждается в новом откровении, которое не способен дать физический разум
Человек нуждается в новом откровении. А откровение всегда присутствует там, где человек чувствует связь с иной, чем он, реальностью. Не важно, какова она, если это абсолютная ре альность, а не наше представление, предположение или мысль о ней.
В свое время физический разум был откровением. До Кеп лера и Галилея астрономия была всего лишь игрой идей, и «ве ра» в одну из признанных тогда систем, либо в ту или иную разновидность этих систем, всегда была псевдоверой. Верили в ту или иную теорию как таковую. Наша приверженность определенному рассуждению или набору идей не выходит за их пределы. Она порождена идеями как таковыми и кончается на них. Мы верим в то, что эти идеи самые разработанные, самые убедительные, самые тонкие «в области имеющихся идей», од-: нако не эта вера вызывает не покидающее нас чувство, что в этих идеях обнажается сама реальность, и следовательно, эти идеи — не просто «идеи», а открывающиеся в нас отверстия, сквозь которые в нас проникает нечто запредельное, нечто трансцендентное, ровно и грозно бьющееся у нас под рукой.
Итак, идеи играют в человеческой жизни две совершенно разные роли, иногда это бывают «чистые» идеи. Человек отдает себе отчет, что, несмотря на тонкость, точность и логическую стройность его мыслей, последние всего лишь его изобретение, в конечном счете внутричеловеческая игра и нетрансцендентная субъективность. Тогда идея есть нечто противоположное откро вению: изобретение. Однако иногда идея исчезает как идея и превращается в чистый способ патетического присутствия,: избранный абсолютной реальностью. Тогда идея не восприни-*, мается нами ни как идея, ни как наша. Трансцендентное откры вается нам без нашего участия, затопляя и переполняя нас — это и есть откровение.
Уже более века мы пользуемся словом «разум», с каждый днем снижая его смысл, пока наконец оно не стало означать’ просто игру идей. Поэтому нам кажется, что вера противополож на разуму. Мы забываем, что в час своего рождения, в Греции, и своего возрождения в XVI в. разум был не игрой идей, а глу бочайшим и непоколебимым убеждением, что вГастрономических рассуждениях уверенно проглядывается абсолютный порядок ‘ Космоса, что через физический разум космическая природа щедро делится с человеком своей огромной трансцендентной тайной. Поэтому разум и был верой. Поэтому и только поэтому, а вовсе не в силу других своих качеств и достоинств, он мог со
религиозной верой, которая и поныне
теперь забыли о том, что религиозная
Все дефиниции разума, сводящие его сущность к определен ным способам оперирования интеллектом, в своей узости выхо лащивают разум, лишая его основных свойств или притупляя
их. Для меня разум в подлинном и строгом смысле слова есть» всякое действие ума, посредством которого мы устанавливаем связь с реальностью и встречаемся с трансцендентным. Все ос тальное только. ум, нехитрая домашняя игра без последствий, которая сначала развлекает, эатем развращает и, наконец, при водит человека в отчаяние, заставляя презирать самого себя.
[0 (‘ Чейббёк нуждается в новом откровении. Ведь если он не способен положить пределы внутренней произвольной каба листике, противопоставив ей то, что несет на себе отпечаток су ровой подлинной реальности, он теряется в ее дебрях. Реаль ность — единственный подлинный учитель и руководитель че ловека. Вне ее сурового и патетического присутствия нет, стро го говоря, ни культуры, ни государства, ни даже — что самое страшное — реальности собственной жизни человека. Когда он остается или думает, что остался, один, не имея перед собой, кроме своих идей, никакой другой реальности, способной удер жать его в строгих границах, он теряет ощущение собственной реальности, сам себе начинает казаться воображаемым, при зрачным, фантасмагорическим существом. Только под мощным давлением трансцендентности наша личность приобретает плот ность и компактность, и мы начинаем проводить различие меж ду тем, чем мы на самом деле являемся, и тем, чем мы себя просто вообразили.
Итак* физический разум в силу собственной эволюции, из менений и превращений достиг той точки, где он признает себя простым интеллектом, хотя и высшей его формой. Сегодня мы знаем, что физика — это всего лишь комбинация идей. Сами фи зики открыли чисто «символический», т. е. домашний, имма нентный, внутричеловеческий характер своего знания. В естест венных науках могут происходить те или иные изменения, физика Эйнштейна может уступить место другой физике, кван товая теория — другой теории, идея электронной структуры ма терии — другим идеям: никто не ждет, что эти изменения и ус пехи когда-либо выйдут за горизонт символизма. Физика не устанавливает никакой связи между нами и трансцендент ностью. Тан называемая природа, по меньшей мере то, что под Ътим названием исследует физик, оказывается им самим изобре тенным устройством, которое играет роль посредника между ¡подлинной реальностью и человеком. Поэтому последний поте
